Шут упрямо хмурит брови и делает вид, что рассматривает себя в зеркале, хотя ни черта там не видит.
Свежие следы побоев никак не хотят сходить; он чувствует их кожей, и когда дотрагивается кончиками пальцев, они тоже ощущаются - явственно и четко, как шрифт Брайля. Здесь готовятся расцвести во всей своей красе гематомы, дразня окружающих знакомым желто-фиолетовым цветом - клеймом неудачника, будто черной меткой. А здесь ладони нащупывают вспухающие болячки. Осмотр продолжать не хочется; что-то подсказывает, что оптимизма это все равно не добавит.
Он одергивает грязную старую кофту, пряча под ней недопонимание между ним и "этими", проступающее уродливыми пятнами, и кладет ладонь на стену, двигаясь в неизвестном направлении. Ему плевать, куда он идет и зачем.
- Поглядите, маменькина детка бежит, - ржет кто-то за его спиной, но он лишь до крови закусывает губу. Подначка насчет матери - это, действительно, всего лишь подначка насчет матери, и он точно это знает, но почему-то все равно обидно. Может, потому, что он на нее не похож.
Она была отмороженная. Долбанная стерва - если не пьяная, так под кайфом, и совсем его не любила. На то было много причин; Шут не принимал ни одной из них.

//

Дом гудит и передает ему свои вибрации, заставляющие вздрагивать всем телом.
Рыжий стоит посреди коридора, раскинув руки в стороны и подняв голову к небу, которого никогда не увидит, о котором знает лишь понаслышке, но оно такое красивое там, в его воображении. Родные серые стены шепчут: "новичок, новичок!".
Новички Шуту нравятся. Они приносят с собой кусочки солнечной Наружности, теряющей свой цвет в пустоте Дома, бесследно растворяющейся и впитывающейся в ребят.
Наверное, поэтому они не жалуют новичков. Они не родные.
Впрочем, некоторым не удается прижиться среди остальных, даже проведя в доме уже... сколько лет? Пять, шесть? Шут не помнит, какого он возраста и когда сюда попал. Дом вытягивает из маленького клоуна воспоминания о прошлой жизни - они утекают, словно вода сквозь пальцы, а рыжий и не держит их. К черту, думает он. Там нет ничего важного.
Шут отталкивается рукой от стены и идет вдоль по коридору, везя по стене кончиками холодных пальцев. Его цель - найти новичка. Гоняться за ним по всему Дому было бы глупо: все равно слепцу ни за что его не найти. Ничего нельзя найти, когда слишком на этом сосредоточен. Нужно сделать вид, что тебе все равно, даже если внутренне ты напряжен, как струна. Серый Дом играет по таким правилам.
- Я его не ищу, - смеется он себе под нос, прижимая одну ладонь ко рту. - Совсем не ищу.

Коридоры выводят его туда, где шумно - к человеческой массе. Атмосфера замерла; домовцы в напряжении. Шут точно знает, что они ждут именно его. Это такая традиция. "Мамина детка" приветствует новичков. Говорит им какие-нибудь гадости, чтобы напугать. Остальных это забавляет, и они, кажется, на время даже забывают о существовании местного клоуна.
Он касается ладонями чьих-то спин, и те тут же исчезают из-под рук. За плечи его хватают десятки цепких пальцев и швыряют его вперед, к ногам новенького. Рыжий тихо скулит, и хочется расплакаться от боли и унижения. Он не может сопротивляться потому, что слабый - слабее каждого из них по отдельности, чего уж и думать о том, чтобы пойти против них всех сразу.
Может быть, в действительности он и не хочет сопротивляться, потому что привык. В этом чувствуется какое-то мазохистское, болезненное и отвратительное смирение, но поделать с собой мальчишка ничего не может.
Он приподнимается, опираясь на ладони, потом встает на ноги. В локтях пульсирует невыносимая боль от столкновения с кафельной плиткой.
Новичка он определяет по исходящему от него раздражению - и, может, немного страху. Он похож на загнанного в угол дикого зверька. Те чувствуют себя так же.
- Не бойся, - одними губами говорит Шут, беря новичка за руки. Он знает, что сейчас будет делать, потому что это знает Дом. - Сейчас мы побежим.
За спиной у него раздается возмущенный гул, даже не разделяющийся на отдельные слова. Кто-то пытается схватить рыжика за рукав грязной кофты. В этот момент они срываются с места.

В двух вещах Шуту точно нет равных - в салках и прятках. Он играл в это все проведенное в родном доме время, стараясь убежать и забиться в угол, подальше от своей чокнутой мамаши, не желавшей даже слышать о своём старшем сыне. Какое-то время слепцу было тяжело - он цеплялся за стены и вечно забегал непонятно куда, но с каждым разом его игра становилась все проще. В воображении выстраивалась карта местности, и каждый поворот был знакомым отныне.
Дом был таким же. За годы Шут успел изучить его, и с лёгкостью достигал нужных мест в кратчайшие сроки. Наверное, даже не все зрячие могли таким похвастаться.
В общем и целом, зря они за ними погнались.
Отделившаяся от основной толпы группка топотала где-то позади, тщетно пытаясь догнать их. Руку Шута оттягивала ноша в виде новичка, но было бы очень некрасиво сбежать без него.
Прямо перед носом материализуется какая-то дверь. Тупик. Что ж, подойдет. Толкнув жалобно скрипнувший кусок дерева, рыжий втолкнул новенького в помещение, а после влетел туда и сам, на всякий случай попутно подпирая захлопнувшуюся за ними дверь стулом.
Теперь можно было немного расслабиться. Нащупав ладонью столешницу, мальчик с облегченным вздохом вскарабкался на нее с ногами, прислонившись спиной к холодной стене.
- Они странные. Не стоит долго с ними общаться - станешь таким же, - серьезно заявляет он, спуская кофту с плеча и задумчиво растирая кончиками пальцев противно ноющую гематому. - Меня вот они бьют. Не знаю, за что.
Он помнит, как сам был новичком. С тех пор утекло много воды, но отношение к нему отчего-то слабо изменилось. В его первый год в Доме ему выбили около пяти зубов и сломали руку. В Могильнике он, впрочем, тогда не был - кажется, из-за дурной славы этого места. Ему много всяких гадостей рассказывали.

- Они не любят новеньких. Тем более, что ты... Ну, необычный какой-то. От тебя странно пахнет. Откуда ты взялся?