| Кличка: Рыжая |
Что мне эти ваши цветочки-лютики? Каждый первый мучим тактильным голодом. Говорить кому-то: «Я не люблю тебя», а потом бежать и бежать из города, где бродили соком, речными венами, нитевидным пульсом больного Невского, просыпались выпитыми, блаженными, как герои в повести Достоевского.
Информация из акции
Рыжая это не девушка. Это пацан в юбке. Впрочем это ничуть не мешает ей оставаться девушкой. Рыжая бесстрашная, общительна и глубоко переживает за каждого кого приручила. Не приручать у нее не получается. У Рыжей никогда не было семьи, которую она всегда хотела. У нее были только вылазки по карнизам дома в мальчишеские комнаты, нарушение всех правил и прозвище Чайки Джонотана. Рыжая щедра, не привыкла стесняться и всюду таскает с собой старого плюшевого мишку. Для нее он главная ценность. Никто не знает откуда он у нее, но с этим сокровищем она не расстается никогда. Рыжая прыгун, но прыгун пугливый. Спугнутая однажды уже боится оказаться в ситуации снова. Мечтает попасть в Лес еще раз, так как он ускользнул от нее ранее. Рыжая дружелюбна ко всем, даже если с ней не очень хотят общаться. Знает много ходов и часто нарушает правила. Очень привязана к Рыжему, который стал ей названным братом. Влюблена в Слепого, но лишь потому, что уверена, что он проведет ее в Лес. Грызет ногти, не боится испортить прическу или выглядеть как-то не женственно. У нее вообще туго с женственностью. Одеваться как мальчишка ей привычнее и лишь копна рыжих волос выдает ее с головой.
Характер
Ты проводишь часть детства в Могильнике – ты должна была стать тихоней, забитой паинькой, а ты превратилась в исчадие ада. Ты никогда и ничего не делаешь так, как предполагается. К тебе по жизни приклеено клеймо «не такой, как все».
Ты с детства была шумной маленькой нахалкой, ты портила все, до чего могла дотянуться, и не давала окружающим ни минуты покоя. От тебя страдали и девчонки, и мальчишки, а ты сама никак не могла определиться с тем, к кому относишься сама. Даже сейчас, в свои семнадцать лет, ты все еще ведешь себя, как хулиганистый мальчишка, при этом оставаясь девочкой-девочкой.
Тебя всегда тянет на недоступное. Ты Прыгун – и не гордишься этим, хотя многие не могут похвастаться тем, что помнят хоть что-нибудь, ты отчаянно ищешь себе Ходока, вместо того, чтоб искать человека, способного сделать тебя цельной. Ты как будто страдаешь мазохизмом – всегда выбирая цель, которую можно достичь, только прыгнув выше головы. Слепой не любит тебя ни на грош, ты не знаешь – способен ли он в принципе любить, но ты поставила себе цель еще в детстве и до сих пор не можешь признаться, что она абсолютно безнадежна.
Ты ужасно сентиментальна – чего стоит только твоя привычка возиться с Толстым. Он мало у кого вызывает что-то подобное твоим к нему чувствам, но ты абсолютно искренняя – ты ничего не прячешь, ни мыслей, ни камня за пазухой. Ты собрала себе в Доме пародию на обычную семью, даже здесь ведя себя неправильно – поразительно нормально.
Рыжая делает глубокий вздох, закрывает глаза и переносит ногу на тоненькую полоску за окном. Под маленькой ступней почти что ничего нет. Можно только прижаться к стене и молиться – если бы она умела молиться. Никто бы не рискнул плестись по такой хрупкой опоре на такой высоте.
Никто, но Рыжая аккуратно переступает одной ногой, подтягивает к ней другую. Интерес дороже жизни, получается. Для кого еще желание посмотреть на какие-то рисунки может уравняться с перспективой лететь вниз, а потом лежать на земле сломанной куклой?
Рыжая открывает глаза, но смотрит только в небо. Вниз смотреть страшно, даже такой отчаянной, как это девчушка. Вниз смотреть страшно, а в небо заманчиво – вот и несложно оказывается выбирать.
У Рыжей дрожат руки, которые она прижимает к стене изо всех сил. Пытается превратиться в тонкий лист бумаги, который сможет приклеиться к шершавой поверхности. Не получается. Это не может получиться, что не мешает пытаться. Рыжая всегда царапается до последнего, даже когда сопротивляться перестанут десять из десяти. Ей лучше проиграть, чем сдаться.
Под ногами крошится пародия на карниз. Мелкие камешки отлетают вниз, стучат отвратительно рваным ритмом, отсчитывающим ее жизнь ничуть не хуже кукушки. Сорваться будет не только больно, но и обидно. Рыжая зажмуривается снова, делает очередной мелкий шаг и почти взмахивает руками, когда вниз падает такой кусок штукатурки, что пальцы на ногах соскальзывают вниз. Приходится вжаться в стену еще сильнее, замереть на месте, втиснуться щекой в стену и ободрать нежную кожу до крови. Это похоже на впрыснутый яд – когда ты не можешь пошевелиться, не можешь вдохнуть, не можешь заставить себя даже поднять ресницы. Страх кроется в тебе. Страх занимает всю твою суть. Страх становится для тебя душой и сердцем.
Ты сам – страх.
Рыжая не знает, сколько она уже стоит на этом тоненьком парапетике. Рыжая не может сосредоточиться ни на одной мысли. Нужно держаться. Нужно бы шагнуть. Куда угодно. Туда или обратно. Лишь бы не оставаться на этом адском месте. Лишь бы сделать шаг, лишь бы сбежать отсюда. Нужно исчезнуть, но прервать оцепенение не помогает ничто.
Снизу слышатся невнятные звуки. Рыжая не может побороть себя, но под страхом кроется любопытство, пробивающее себе дорогу. И она открывает один глаз, жмурится и скашивает взгляд книзу. Цепенеет еще больше. Внизу люди. В сознании Рыжей они превращаются в единое многоногое чудовище, которое выпускает пули-смешинки, выстрелы-издевки. От него хочется сбежать. И оно подстегивает сделать шаг. Нормальный человек бы пошел обратно. Но это Рыжая – и она шагает вперед. И она переступает подоконник, как порог. Ее начинает колотить дрожь, но это не страх. Страх остался там, за парапетом. Здесь, в святая святых на нее накатывает чувство благоговения, всегда наваливающееся там, где ей быть не положено. Рядом с тем, что она не может повторить или превзойти.
Рыжая подходит к вожделенной стене, трогает ее кончиками пальцев, восхищенно смотрит немигающим взглядом на красоту. Ту, которая ей совершенно недоступна и которая далека от нее, так же далека, как звезды в небе. Рыжая совершенно не умеет рисовать. Не хватает полета души, легкости линий. Все ее рисунки может и получше, чем у многих по технике, но нет в них никакого творческого порыва, все линии дрожащие от старания, а язык оказывается прикушенным от чрезмерного желания сделать все идеально.
Возле этой стены Рыжая впервые чувствует желание рисовать. Желание, как потребность, а не нудную необходимость, тяжелую обязанность, глупую попытку соответствовать общему руслу. Желание настолько велико, что аж в пальцах зудит, заставляет воровато оглядеться по сторонам, пошарить в чужой тумбочке (как тогда, в детстве), выхватить фломастер и броситься к стене. Рыжая прижимается к ней ободранной щекой, прямо как тогда, на карнизе, рисует огромными яркими штрихами, непонятными даже ей самой.
Когда порыв заканчивается, на стене остается клякса в форме чайки. Но чайка эта видна только ей, Рыжей. Для остальных она – невнятный контур, испортивший всю первозданную красоту стены. И Рыжей становится стыдно. Обидно, больно и противно, что она ничего так и не смогла сотворить, а только испортила.
Хочется бежать – девчонка бросает фломастер, бежит к окну и уже не помнит, как ей там было страшно. Чудовища внизу нет, глаза застилают слезы, и ничего уже не страшно.
Нет ничего страшнее, чем уничтожить своими руками мечту. А Рыжая это сделала только что.
